Накануне премьеры «Шопен. Carte Blanche» Global City встретился с Кристин, чтобы поговорить о том, как ей удается сочетать в спектакле современную хореографию, классическую музыку и юмор.

– В основе спектакля — известные произведения Фридерика Шопена в различной обработке. Шопен – великий романтик и мечтатель. Нужно обладать творческой смелостью, чтобы работать с его наследием.

– «Шопен. Carte Blanche» – моя третья работа для «ТанцТеатра». Я согласилась на эту постановку, потому что музыка Шопена потрясающая, и моя любовь к его творчеству — родом из детства. Конечно, определенный вызов состоял в том, чтобы хореография соответствовала уровню музыки, много работы пришлось проделать за кадром, еще до встречи с танцовщиками. В спектакле звучат мелодии, которые отражают разные грани творчества композитора. В танце также присутствуют отсылки к событиям из жизни Шопена. Здесь и протест, и революция, разлука с Родиной и невестой, встреча и отношения с Жорж Санд. Но это не история в стиле «Жил-был Шопен…». Во главе угла – эмоции, в которые нас погружает музыка. Внесюжетность повествования помогает сделать на этом акцент. Танцовщики – мои ноты, они посредники между музыкой и зрителем.

Фото: Татьяна Галенцова

– Вы ставили перед собой задачу воплотить звук в танце?

– Да, я стараюсь через пластику и характер движений максимально передать эмоциональный посыл, заложенный в музыке. Есть музыка, и есть музыкальность тела. Чем точнее совпадение, тем ярче эмоция, которую переживает зритель. Пришлось много поработать над поиском этой гармонии. В современном танце в заданной внешней форме всегда есть место личному. Танцовщик проживает что-то индивидуальное, зритель также несет в себе нечто свое, и получается многозвучие. Беседа с Шопеном о сокровенном.

– Спектакль длится час без антракта. Вы используете какие-то приемы, чтобы удержать внимание зрителя?

– Чередование настроений в музыке и движениях, паузы. Голосовые и шумовые эффекты также помогают держать зрителя «в активе». Кроме того, я делаю ставку на искренность эмоций. Эмоции — самая главная область моих интересов. Прежде чем создать движение или картину, я погружаюсь в определенное состояние, из которого все и рождается. При постановке этого спектакля я постаралась пройтись как по нотам по разным эмоциональным регистрам. От состояния аффекта до полной безмятежности, от бунтарства к материнской нежности. Это вояж. Танцовщики проделывают большое эмоциональное путешествие. Моя цель — вовлечь зрителя в это приключение, незаметно погрузить его в мир чувств, рожденный звуком и танцем.

– Как насчет юмора? Я несколько раз смеялась от души.

– Спасибо. В танце я подразумеваю скорее не смех, а улыбку. Когда люди улыбаются, они возвращаются в детство. А у детей сердце открыто. Моменты иронии - это мой способ расслабить публику, показать, что танец может быть приятным. Но после я застаю их врасплох сильной эмоцией. И наоборот: после серьезных переживаний важно дать некоторую паузу, чтобы вернуть зрителя в состояние покоя и безмятежности.

– Хочу спросить о смыслах и посланиях. В спектакле есть несколько отсылок к поп-культуре, а танцовщики обуты в кроссовки. Что это? Попытка соединить массовую культуру с классикой?

– Я поместила в мою историю узнаваемые элементы современности, и это тоже часть гармонии. Что касается костюмов, мы вдохновлялись модой эпохи, в которой жили Шопен и Жорж Санд. Облегченный сценический вариант пальто и жилеток для мальчиков очень стильно смотрится с белыми кроссовками. Для девочек мы придумали комбинезон с шортами, из тех, что носит молодежь сейчас. А в качестве украшения – большой бант в виде цветка на груди. Элегантно и современно. В спектакле есть сцена, когда танцовщики остаются практически в неглиже, в купальниках и плавках, они также несколько раз громко кричат. Это метафора не только о революции и бунте, не только о борьбе Жорж Санд за права женщин. Это момент освобождения от внешних условностей, это возвращение к истокам, когда ты ребенок, который появляется на свет и заявляет о себе криком.

Танцовщики вышли на сцену в кроссовках. Фото: Глеб Махнев

– В спектакле много сложных ансамблевых сцен, где хаос и гармония кажутся одним и тем же.

– Все так и есть, это жизнь. Для меня мир, где все одинаково, подобен смерти, так не должно быть. Красота — в разнообразии.

– В хореографии есть движения, где люди похожи на птиц…

– Да, в спектакле много птиц. Есть особое птичье движение головой, которое олицетворяет вопрос: «Ну что?». Для меня это важный вопрос, как и проблема коммуникации в целом. Я работаю во многих странах и знаю, как бывает трудно начать работать с новым коллективом. В танце я люблю акцентировать внимание на способности людей слышать и видеть друг друга. Шопену в свое время пришлось покинуть родину, связанные с этим переживания громко звучат в произведениях. Быть принятым другими людьми и уметь принимать других — эти темы всегда находят отражение в моей хореографии.

– В сценографии вы приверженец минимализма?

– Я мечтала о дожде из яблок (смеется). Но здесь яблони только зацветают. Мы исходим из тех ресурсов, которые у нас есть. Если бюджет позволяет, то я всегда за классные декорации, но в первую очередь я работаю с телами танцовщиков. Самое важное для меня — качество тела. Я предпочитаю сконцентрироваться на хореографии. Сценография важна, но для меня она вторична.

– Как считаете, ваши спектакли понятны широкой публике?

– Я ни в коем случае не хореограф, который создает для знатоков. Я создаю для зрителей. На данный момент в моей картере все хорошо складывается и с экспертами, и с критиками, и с прессой. Но я не делаю спектакль ради того, чтобы получить хорошие отзывы или выиграть какой-то конкурс. Мое творчество – это способ говорить и общаться.

© Интернет-журнал «Global City» Екатерина Квашина