—Какой была первая мысль, когда вам предложили поработать над оперой «Пассажирка»?

—Это непростой вопрос. Было невероятно много мыслей, ведь это крайне сложная постановка, очень эмоциональная. Когда режиссер пригласил меня на этот проект, и я узнала, что он будет впервые сценическиреализован в России, была тронута(прим. ред.: ранее опера Моисея Вайнберга «Пассажирка» была представлена в России лишь в концертном варианте). Я поняла, что на мне лежит очень большая ответственность, мне предстояло отдать дань уважения людям, прошедшим концлагеря. Это не фантастический, а исторический спектакль, поэтому мне нужно было очень много изучить, посмотреть и, конечно, выучить визуальный язык того периода.

—Вы проделали большую работу, потратив полтора года на подготовку: изучали архивы, фотографии. В процессе разработки костюмов появлялся ли внутри вас личный отклик?

—На многие фотографии тех времен очень тяжело смотреть, это сложный визуальный ряд. Но для того, чтобы реалистично показать на сцене события тех лет, надо это все пропустить через себя, поэтому я много читала, смотрела, изучала. Это ощущение полного ужаса. И не только у меня, а у всех художников. Они в каждый костюм добавляют личную историю персонажа, его жизнь, потому что я не хотела, чтобы костюмы на певцах выглядели как одежда из костюмерной или из магазина. Мне было очень важно, чтобы все персонажи на сцене выглядели максимально реалистично.

Мне безмерно помогают художники. На театральном языке то, что мы сейчас делаем, называется «состаривать» костюм. На самом деле их просто делают живыми, превращая из просто костюмов в настоящую одежду — как у реальных людей того времени. Тут над этим идет работа целый месяц. Художники индивидуально работают над каждой парой брюк, над каждым жакетом. Вот сейчас тут «состариваются» костюмы советских военнопленных солдат. И у каждого из них своя история: кто-то упал на колени и разорвал брюки, кого-то схватили и оторвали рукав, в кого-то выстрелили. Каждый из них должен быть индивидуален. И мне очень важно было сохранить это в спектакле. Можно увидеть, что униформа узников не похожа на другую, в том числе и уровнем «состаривания». Ведь это люди, это не стадо! Это не театральный хор, который выходит на сцену в театральных костюмах. Наша цель — показать, что на сцену выходят живые люди. Настоящие люди из прошлого, которым мы отдаем дань уважения.

—Было ли трудно показать жизнь элиты с одной стороны и ужас концлагерей с другой? Сложно было переключаться между двумя этими направлениями в работе?

—Мы оформляем костюмы ко многим спектаклям. Я, например, занимаюсь параллельно костюмами для шести постановок по всему миру. Они все разные, в том числе и по времени, когда происходят действия. Переключаться — это часть моей профессии. Здесь, конечно, работа по-своему специфическая. В «Пассажирке» я хотела создать контраст света и ткани. Материалы костюмов пассажиров на корабле мерцающие, они будут под светом играть. А все ткани, которые использовались для униформы узников, солдат и новоприбывших в лагерь, «состаренные», они все запыленные, загрязненные. Наша цель — показать контраст между яркими, мерцающими, совершенно чистыми тканями персонажей на корабле, и абсолютно запыленными, загрязненными одеждами узников и новоприбывших в лагерь. Все это получается благодаря выбору тканей и, конечно, длительной работе художников. Это долгий и тяжелый ручной труд.

—Вы работали преимущественно в Европе и Америке. Театральная среда там отличается от российской?

—Каждый театр по-своему индивидуален. Однако везде работают по-разному. Здесь очень высокий уровень профессионализма мастеров. На Западе многое можно приобрести уже в готовом виде, поэтому специалисты там уже не так востребованы. В России же сохраняется высокий уровень работы в пошивочных, обувных, шляпном, художественном цехах. Это потрясающе!

—Мы заметили, что вся команда проводит в театре очень много времени, видим, что на подготовку тратится много сил. Какая атмосфера царит в коллективе? Объединяет ли эта работа?

—Мы все сплотились для того, чтобы сделать настолько сильный спектакль, насколько это возможно. Сейчас наша работа идет по нарастающей. Мы все работаем ради одной цели. Мы все на одной волне.

Нам очень важно, чтобы зритель прочувствовал историю и, наверное, сопереживал. Поэтому мы так интенсивно работаем над реализмом, чтобы каждый зритель в персонажах на сцене мог увидеть близкого себе человека. Потому что в России, особенно в России, практически у всех семей деды воевали. Многие погибли. Эта история войны, пленников, мира войны, она близка абсолютно всем. И очень важно эту историю не забыть тем, кто ее уже знает, а молодому поколению, которое не знает, очень важно выучить, чтобы не повторить ошибки прошлого. Для нас самая важная задача — сделать как можно более сильный спектакль, чтобы люди прочувствовали ужас войны и поняли, что это нельзя повторить. Опасность амнезии, повторения, безусловно, есть. На нас — художниках, журналистах, режиссерах — лежит ответственность за донесение определенного знания до зрителя не с помощью информации, которая идет прямиком в мозг, а при помощи воздействия на чувства. Потому что люди не забывают то, что однажды прочувствовали. Наша задача — сделать такой сильный спектакль, чтобы люди ощущаали этот ужас и понимали, почему нам для самосохранения Человечества — с большой буквы — нельзя это повторить.

© Интернет-журнал «Global City» Светлана Чащухина