Но в год, когда в Екатеринбурге не проходит биеннале, Уральский филиал ГЦСИ делает еще одно масштабное событие, работающее на уральскую идентичность. И что становится его краеугольным камнем? Правильно, Бажов! А когда современное искусство берется за переосмысление классики, всегда становится чуточку страшно: а что, классика-то уже все? с ней надо что-то делать? 

Полные беспокойства мы примчались к художественному руководителю «Бажов-феста» Александру Шабурову и расспросили, зачем ему Бажов и что он собирается с ним делать.

- В чем необходимость заново интерпретировать наследие Бажова?

- Я помню, когда мы жили в Советском Союзе, нам не нравилось все местное и казалось классным все американское. А приезжаешь на западные выставки, а там своих таких художников до фига. И ты должен, хочешь не хочешь, быть каким-то своеобразным, специфическим. И начинаешь думать, а что у тебя есть своего, анализируешь собственный опыт, ищешь в нем нечто своеобразное.

- И творчество Павла Петровича — это то самое своеобразное, уникальное, собственное, чем мы гордимся?

- А чего им гордиться? О нем же не знает никто. Это же все ужасно скучное. Я вот, например, еду по улице и вижу афишу фильма «Малифисента» с Анджелиной Джоли и понимаю, что это ж как «Хозяйка медной горы». Но почему-то те мифологии тиражируются, и экспансия культуры идет полным ходом, а у нас все наоборот. Живя в провинции, например, мы почему-то всегда думаем, что у нас ничего интересного нет, а все лучшее где-то там, в Москве или за рубежом. А вот когда начинаешь ездить туда, то понимаешь, что свое точно так же надо ценить и любить.

- То есть задача выставки, по большому счету, заключается в экспорте наследия Бажова?

- Не совсем. Задача — не продвигать бажовское наследие. Это глупость. Бажов в данном случае — это как символ, призыв к тому, чтобы обратить внимание на то, что лежит у тебя под ногами, осмыслять собственную жизнь, а не американские сериалы про престолы глядеть. 

Вот смотрите, например, что делает наша Свердловская киностудия. После того, как ее приватизировали, она распалась на множество маленьких студий, которые снимают черти что. Если бы я занимался кинопроизводством, то на одной студии приказал бы снимать уральское фэнтези вроде того, что делают по Толкиену, а на другой — боевики про уралмашевскую мафию.

- Словом, эта уральская идентичность, в том числе и наследие Бажова, делает нас интересным?

- Вот да. Мы-то же привыкли, что Павел Бажов — это что-то кислое и скучное. Гляньте последние мультфильмы по его сказам — это ж откровенная фигня. Бажов же не занимался культивированием этнографической какой-то хрени. Наоборот, он вот это все конвертировал на общеэмоциональный язык. И местная специфика была распространена на весь советский союз. 

Я вовсе не призываю замкнуться в своей норке. Одно время, конечно, для меня было загадкой, например, какого хрена из ресторана «Уральские пельмени», хорошо знакомого туристам, наделали каких-то кафешек. А сейчас я понимаю, это закон такой: когда живешь в провинции, то хочется быть открытым всему миру. Это очень важное качество. Так и тут: надо быть открытым, говорить на интернациональных языках, но при этом свое любить и ценить.

- Уральская идентичность и Бажов в какие формы в основном интерпретируются современными художниками?

- В центре Бажова — не этническая мифология, а производственная. В фокусе внимания находится творец, который что-то делает. Пусть он будет журналистом или камнерезом, без разницы. 

В 90-е годы этот класс-гегемон перестали ценить, и вдруг главными героями стали олигархи, наворовавшие советского добра, и интердевочки. Конечно, вся бажовская тематика стала скучной и неинтересной. Никто больше им не занимался. Сейчас все меняется. Мы можем, конечно, по-прежнему олигархов этих любить, Ксюш Собчак всяких или Волочковых. Но с чего ради-то?

- Что в мифологии Бажова больше всего вдохновляет, на ваш взгляд?

- Он очень талантливый, конечно, но вот в контексте этого проекта мы не зациклены на Бажове. Вообще он писал практически о современных героях. Так вот тут у нас на выставке «Новая малахитовая шкатулка», например, не стилизация под Бажова и XVIII век, а наоборот, современные художники попытались перевести свои мысли на тогдашний язык. Это не стилизация под Бажова, а перевод чего-то локального на глобальные языки.

- Хозяйка гречневой крупы как раз про то?

- Да. И плюс это ирония над формализмом, который часто присутствует в изображениях к произведениям Бажова. Он же писал не какие-то там сказки, а рассказывал истории про важных для него героев.

- В целом выставка актуализирует уральскую мифологию?

- Да, и дает людям возможность заинтересоваться своей жизнью.

- На первый взгляд, откровенно говоря, «Новая малахитовая шкатулка» производит впечатление чуть легкомысленной экспозиции. Это ошибочное ощущение?

- Не знаю, но могу абсолютно точно сказать, что она получилась очень краеведческой. Может быть, это впечатление как раз от того, что большая часть художников, представленных в экспозиции, - иронисты. 

Что важно, главный прием этой выставки — соединение несоединяемого и смешение разного. В итоге получили то, что покажется интересным самым разным людям.

© Интернет-журнал «Global City» Надежда Плотникова