Сегодня впервые выступлю в необычном для себя амплуа театрального критика. Повод есть – после долгих лет театрального воздержания посетил Свердловский драматический. Воздержание в моем случае вызвано не ленью, а чрезвычайной взыскательностью. В какой-то момент понимаешь, что не готов тратить свое время на что угодно. Это относится и к кино, и к музыке, и к театру, которые я очень люблю, но выбираюсь на мероприятия очень редко. 

С театром, вообще, отдельная история. В середине 2000-х я посетил до десятка спектаклей в Москве с выдающимся театральным гидом и был от увиденного под большим впечатлением. Театр Вахтангова и Ленком произвели огромное впечатление, я реально испытывал катарсис. Потом была попытка сходить на гастролирующих москвичей здесь, в Ебурге, но они меня не так впечатлили, как дома. 

Что же касается нашей Драмы, то для того, чтобы отбить желание ходить в нее, понадобилось одно единственное посещение. Чтобы рискнуть снова туда пойти нужен был особый повод. И вот этот повод нашелся. Это Мирзоев. К Мирзоеву я вообще неравнодушен, с него и начиналась моя любовь к театру. Это был «Король Лир» с незабываемой парочкой Сухановым и Сухоруковым, которые, мне казалось, сговорились свести публику с ума, такова была бездна отчаяния, в которую падал главный герой. 

«Доходно место», конечно, не «Король Лир», но в постановке Мирзоева выглядит очень злободневно. Вот прямо буквально: раскрывает зло текущих дней. 

Но сначала о Мирзоеве. Режиссура – то, ради чего стоит идти на эту постановку. Я не хочу обижать замечательных актеров нашей Драмы, но насчет их уровня не питаю никаких иллюзий. Особенность хорошей режиссуры состоит в том, что она способна скрывать все недостатки исполнения. Так было и в этот раз. Это был театр одного режиссера, который работал с тем материалом, что ему дали. Материал подался руке мастера легко, реанимация прошла успешно.

 «Доходное место» значится комедией, но это, конечно, очень грустная комедия. Комедия она постольку, поскольку с помощью смешного передается трагичность ситуации. Сюжет банальный: честность, воровство, принятие зла, приспособление к жизни и роль женщин в этом процессе. Мирзоев изображает зло как ненормальность, уродливую ненормальность, но чтобы зритель смог вынести всю эту мерзость, зло делают смешным. Выставленное смешным, зло становится похожим на психическое заболевание: герои под воздействием зла кривляются и искривляются, заражая своим безумием друг друга по кругу. Связка похоти и сребролюбия дает на выходе 100%-безумие. Лишь один герой, молодой и неблагонадежный вольнодумец Жадов, питающий иллюзии насчет того, что в мире есть место справедливости, остается нормальным. Но лишь до того момента, пока и сам под воздействием, женским воздействием, не заражается этой болезнью. Метаморфоза происходит мгновенно и не остается незамеченной. С этого момента интрига заканчивается, и вся эта скорбная посудина идет ко дну. Катарсиса нет и не предвидится, режиссер топит его вместе со всеми героями. Мирзоев оказался куда большим циником, чем Островский, который позволил Жадову в финале удалится вместе со своей женой-подстрекательницей.

Вся эта «островщина», конечно, ужасно актуальна. Провидец Островский очень точно попал в третью, а на самом деле, главную российскую беду – казнокрадство. За 150 лет социальная ситуация ничуть не изменилась, и это делает ее еще более безнадежной. На фоне нашумевших «Чайки» и «Платона» вся эта островщина, вещающая о доходных местах, распределяемых сверху-вниз на принципах лояльности, выглядит как провокация (а кто, кстати, оплачивал постановку, не Госдеп случаем?). Хорошо, что псевдо-блюстители государственных устоев не добрались до театра, но, будучи скептиком, боюсь, это ненадолго. 

У меня после спектакля остался один главный вопрос: как, как они знали? Ладно Островский, он писал в бесконечность. Но как Мирзоев знал, что будет «Платон» с юным Роттенбергом и Чайка-старший с юным Чайкой? Он попадает в болевой нерв, во внутреннюю повестку на 100%. Это удивительно. Есть и второй вопрос, но не такой главный. 19-й век оставил много кого, того же Островского. Кто останется после нас? Кто сможет изобразить пороки и безумие нашего времени так, чтобы их можно было бы ставить на сцене в конце 22 века? Вот на этот вопрос я пока не знаю ответа.

© Интернет-журнал «Global City» Надежда Плотникова